В летнюю пору привычный урбанизм этой прозы неожиданно звучит, словно пасторальный мотив, напоминая о горячем хите "Жарче, чем июль" Стива Уандера. Пресловутые злые вихри истории смягчаются в ней прохладным бризом, веющим из фантастических миров будущего.
Восточные владыки здесь откладывают в сторону пульты с ядерными кнопками и берутся за лютню, а белые вороны неожиданно превращаются в гибрид гадкого утенка и спесивого павлина из мультика про барона Мюнхгаузена.
Что же здесь "харьковского", спросите? Да почти все, если внимательно читать эти "городские" книги.
Андрей и Светлана Климовы. Моя сумасшедшая. – Х.: Фабула, 2016
Почти все известные "повести о Харькове" писались в основном в эмиграции – выборочно, эпизодически, герметично. В то время как полновесного произведения о трагедии украинской культуры в самом сердце Советской Украины – столично-пролетарском Харькове – в ближайшей историко-литературной ретроспективе не наблюдалось. Альтернативным эхом в пустыне жаноа сегодня звучит разве что роман-ребус "Моя сумасшедшая" Андрея и Светланы Климовых (Х,: Фабула), в котором задействованы несложные псевдонимы – Хорунжий (Хвылевой), Филипенко (лидер "сельской" литературы Пилипенко), Михась Лохматый (футурист Михайло Семенко).
Интрига "Моей сумасшедшей" – лирического эпоса с элементами литературного триллера – закручена вокруг самоубийства Мыколы Хвылевого и таинственного чемоданчика с его рукописями, в котором оказались, в частности, дневники с пророческими видениями и прочим галантерейно-бакалейным составляющим пестрой эпохи 1920–1930-х годов. В своей безумной тяге к бесславному концу проносится перед нами проносится лихая кавалькада знаковых фигур из творцов Загорной коммуны. Разгадываются оборванные на полуслове тайны, смакуются пьянки-гулянки столичной литературной братии, исследуются цеховые, родственные и иные причинно-следственные связи, которые быстро сгорали в жаркой репрессивной метели того времени. Происходит же романная мистерия на фоне знакомых по хрестоматийной классике литературных ландшафтов: улица Сумская, театр "Березиль", опустевший писательский дом "Слово".
Коротко, искусными штрихами изображена безумно-трагическая вакханалия писательской братии 1930-х, вызванная страхом перед политическими репрессиями. И воспроизведено все это с пристальным вниманием к малейшим деталям быта, поскольку авторы имеют непосредственное отношение к местному Литературному музею, и роману недаром предшествуют строки о том, что оба они имели возможность общаться с уцелевшими героями этого эпохального кошмара.
Марія Козиренко. Жуйка. – Л.: Кальварія, 2016. – 120 с.
В этой фантастической повести-антиутопии молодой харьковской писательницы, достойной голливудской экранизации – которая, к тому же, создавалась задолго до нынешних социально-политических катаклизмов - предугадано фактически все. От войны на Донбассе до печальных последствий революции высоких технологий.
Естественно, "фантастическая" форма повествования позволяет несколько утрировать достижения злого гения и без того ущербных "сумасшедших профессоров" нашего времени всех рангов и мастей, но, в принципе, социальные прогнозы и выводы в повести "Жуйка" Марии Козыренко (Л.: Кальвария) вполне правдивы, закономерны и неутешительны.
По воле случая уличный музыкант, живущий в обществе будущего, где не осталось не только настоящей музыки, но и живых инструментов, сталкивается с изобретателем, устроившим миру подобную "веселую" жизнь. И вот уже интересно, что же может произойти, если в этой самой жизни неудачный перевод нескольких страниц Достоевского, "перемещенных" по ошибке в мусульманский мир, вдруг окажется – или пронесет? - на столе у восточного владыки. И неужели это может быть воспринято, как ультиматум мира западного? И его последствия приведут к неминуемому хаосу, войне, таинственному исчезновению людей и тому положению застывшей 3D-нирваны, в котором оказываются главные герои этой увлекательной книги? Каждому, наверное, стоит отдельно уточнить для себя подобные вещи, внимательно прочитав "Жуйку".
Кроме всего прочего, в повести есть, конечно, и любовная линия, и тема творчества, и даже гротескно-фантасмагорические аллюзии на "федеративные" последствия сегодняшней политики - от Киева до Харькова, и далее - везде. "Коли Марц купував квитки з Кишинау до Хака (з пересадкою в Кейситі), по вокзальному гучномовцю якраз передавали класику — "The Road to Hell", якою уже кілька років саркастично проводжали потяги до міст у східній частині Крайну".
Андрій Войніцький. Скільки коштує бути білою вороною. – Х.: Виват, 2015
В этом романе харьковского автора лучшая, как говорится, половина человечества охотно показывает, как одновременно легко и просто она может стать худшей. "Как биологический вид женщина не имеет ничего общего с биологией. Она – как робот, -–объясняют нам. – Включается программа "Ребенок", и вы начинаете делать ребенка. Включается программа "Никто" – и ты становишься ему никем". Радует, что хотя бы в этот раз – для одного, а не для всех. То есть, не для целого мира неудачников, которых женщины иногда осчастливливают. И где только сноровка берется! "Однажды по телефону она подробно рассказала мне, как готовит на ужин лазанью и салат "Цезарь", – жалуется покинутый герой. – Я не видел себя в этот момент, но, наверное, побелел. Ему готовит, Сереже, этой гадине – понял я. На протяжении пяти лет нашего брака ее коронным блюдом были пельмени "Геркулес" с кетчупом "Чили".
Судя по "кулинарной" сноровке автора, "романное" блюдо ему вполне удалась. Скоромное, неприхотливое, без особой спешки приготовленное. А куда торопиться, если, как у Чижа, "ты ушла рано утром"? Подробно и вполне "профессионально", словно за рюмкой на кухне, нам рассказывают историю любви-развода, а также про жизнь по ту сторону бывшего счастья. При этом радикальность решений в контексте прежней супружеской жизни автор развеивает детальным описанием харьковских офисных будней. Напоминая при этом Сергея Минаева и Бегбедера, чьим именем, кстати, называется родная контора героя.
Фоззі. Андрій Гупало. - Л.: Видавництво Старого Лева, 2016
Ранее, кроме музыки и песен, автор этой книги приключений писал все больше о спальных районах Харькова, да о детстве своем золотом в далекие 90-е. А теперь и вовсе заглянул в историческую даль. В самую что ни на есть дремучую старину нашего края – страшную, как у Гоголя, но страшно интересную, как в мультике у Диснея.
"Гупало Василь закрутив пензля, сам закрутився і став ураз велетнем зі страшними білими очима, які багато років лякали всіляку гидоту на землі. Пензель перетворився на здоровенну булаву, і нею Гупало Василь доброзичливо почухав свою стрижену під макітру голову й сказав: "Вас мені якраз і треба, шановні. Саме вас". Словно герой "Агента национальной безопасности" в исполнении актера Пореченкова, когда встречал всяческих хулиганов и правонарушителей.
О чем же все-таки эти пять историй Фоззи, в которых герой растет на глазах, когда к нему беда подступает? С одной стороны, конечно, в его сказочных краях - мирная фуфайка и шапка набекрень, а с другой, как писал Донцов, у каждой старухи у плетня под фартуком притаился обрез и граната. Или это у старого пасечника в штанах обрез, а у старухи – дымовая шашка, не важно. Хотя, сам автор книжки, безусловно, прав, поскольку поначалу тоже склоняется к более мирному урегулированию вопроса быта и семьи, а также культуры поведения и прочего национального сервиса. Но он, вероятнее всего, не читал Винниченко, который предупреждал, что народ у нас еще тот крепкий орешек в шароварах традиции. То есть, обрез, конечно. Мол, хотим его сделать культурнее, а он только смотрит исподлобья и грозно мычит.
Александр Мильштейн. Параллельная акция. - М.: ОГИ, 2015
В этой книге известного харьковского автора, живущего нынче в Германии, как всегда, немало о родном городе. Но в шорт-лист "Русской премии" он попал не только за это. Возможно, оттого, что каждый, прочитавший "Параллельную акцию" будет последователен в дальнейших ностальгических действиях, вспомнив свой личный родной город, а может быть просто за комфортную прозу. Пускай даже самому Харькову будет не очень удобно перед автором, ведь из романа мы узнаем, как местный редактор то ли утопил рукопись его первого романа, то ли проигнорировал переводы очередного немецкого "голоса поколения". Ну, или еще какая-то речка Нетеча между ними пролегла, однако, многим героям и персонажам слободской столицы у Мильштейна крепко досталось.
Но ностальгия, как известно, списывает все. И неожиданно пронзительное, как "Полторы комнаты" Бродского признание, вызванное картинами европейского мэтра, похожими на исцарапанные стены родительской квартиры, в которой автор-герой встречался со своими женщинами: "Если бы у меня, скажем, появились деньги, я бросился скупать все картины Селиберти, чтобы потом заново собрать из них салтовскую квартиру моих родителей".
Автор не зря называет свой биографический роман "гонзо-панорамой", имея в виду путешествие по волнам своей постсоветской памяти - от Берлина до Харькова с остановкой Крымом - где уживаются и Борис Михайлов, и Дэвид Бирн и Кристиан Крахт. Кроме того, это слабо завуалированная расшифровка названия книги. "Я и так почти уверен, что Крым, Мюнхен и Нью-Йорк находятся на одной параллели... А значит, всё не случайно... На то ведь она и параллельная акция", - проговаривается он.
Все эти признания делают из книги Мильштейна очередной палимпсест, на котором уместилась бы не одна "транзитная" повесть о Харькове - от Лимонова и Милославского до Иличевского и Андрея Краснящих.
Игорь Бондар-Терещенко специально для "VG Харьков"